Тестомес. Александр Назаренко (Лукьяненко)

— Дон Воларро, я мамой клянусь мы его и без вас накажем! Порежем этого пижона на раз-два. Ну зачем вам было сюда приезжать?
— Потому-что, Винченцо, ты до сих пор не понял самого главного. Само по себе насилие ничего не стоит…
— Как не стоит, они же нас все боятся?! Да у них поджилки трясутся когда кто-то упоминает про…
Шлёп!
— Ай, за что, дон?
— Никогда не перебивай меня, идиот. Каморра — это не насилие. Каморра — это авторитет, превращающийся во власть.
— Но мы же убиваем?!
— Мы наказываем виновных, да. Тех кто становится у нас на пути. Но не трогаем простых людей. За это нас уважают, парень. Мы же сами когда-то были народом. Вспомни, как я начинал, по макушку в муке и масле?
— Помню. Я понял.
— Вряд ли. Не зря моя покойная сестра так переживала о тебе перед смертью. Что там произошло? Что сделал этот человек?
— Позавчера я в «Красной гвоздике» учил уму-разуму одну шлюху. Ну так не сильно, только чтобы поняла. А этот русский, сломал мне руку.
— Русский?
— Ну да. Разве я не говорил? Он так сжал мне кисть, что она треснула, а потом… он отобрал у меня револьвер.
— Не говорил. Позор, Винченцо. Он из местного русского квартала?
— Нет. Он приехал на остров несколько лет назад. Лечится здесь от чахотки.
— Тебя побил больной человек?
— Дядя, он на голову выше меня!
— А что Карло? Что делал твой телохранитель?
— Карло пытался отцепить его от меня. И… он вырубил его с одного удара. А потом обыскал его и забрал нож. Тот, что подарили вы.
— Господи за что мне такое наказание? Два кретина. Как нам его искать?
— Не надо искать, он уже пару лет с полудня и до двух дня сидит в «Красной гвоздике», смотрит на море и пьёт кофе. Чашку за чашкой. Сидит всегда в одном месте.
— Ты покажешь мне его и останешься сидеть в автомобиле.
— Но дядя!
— Для тебя дон Волларо, идиот. По крайней мере пока. Иначе ты пожалеешь…
— Покоряюсь вашей воле, дон.

Маленькое кафе на набережной в пятидесяти шагах от берега. Чайки, запах моря, за столиками всего несколько человек.
Динь-дилинь.
— О, дон Волларо, какая честь! Чем обязан?
— Здравствуй, Каспер, здравствуй старина. Чашечку кофе мне и сигару.
— Непременно, дон Волларо. Уже несу.
— Да и ещё, Каспер, что ты можешь сказать об этом мужчине за столиком в углу? Только не ври мне.
— Как можно. Это очень приличный и серьёзный господин. Живёт на острове уже четыре года. Здесь, в русской колонии. Платит по счетам, оставляет щедрые чаевые. Кажется, он писатель.
— Писатель?
— Да, и довольно известный в России. Макс Горько, кажется.
— Говорит по итальянски?
— К сожалению нет, дон.
— По английски, французски?
— Точно нет, дон Волларо.
— Больше ничего не хочешь рассказать?
— Тут на днях у этого русского возник конфликт с вашим племянником…
— Слушаю. Только правду.
— Да-да, конечно. Ваш… господин Винченцо выпил немного лишнего и нечаянно толкнул мою официантку Марию. Она капнула ему на сорочку какао. Маленькая капелька. Он разозлился и начал её избивать при всех. Здесь было много людей.
— Эта...
— Мария, дон.
— Да, она шлюха?
— Что вы, дон Волларо. Она дочь моего однополчанина. Хорошая девочка, сирота…
— Понятно. Дальше.
— Никто конечно не вмешался, ведь все уважают вашу семью, а этот русский встал и попытался удержать господина Винченцо за руку. Тот вырвал её, вытащил револьвер и тогда русский…
— Что?
— Сломал ему руку. А потом ударил Карла. Того мы вообще не могли привести в себя три часа. Я уже было хотел за врачом бежать. Русский кстати был готов оплатить помощь доктора.
— Я всё понял, Каспер. Свободен. Неси кофе.
— Как скажете, дон. Но будьте осторожны, русский силён как медведь.

Когда дон Воларро сел напротив русского, закрыв ему вид на море, он некоторое время пристально смотрел на человека, посмевшего поднять руку на члена его семьи.
Ему понравился этот русский. Сорок лет, светлые волосы, светлые глаза, пышные усы, он так был не похож на него и в тоже время поразительно похож. Взгляд серых глаз не знал страха. Скорее в глубине плескалась усталость.
— Разрешите представитися. Я дон Воларро.
Рукопожатие русского было обжигающе крепким и говорило о многом.
— Очень приятно, Максим Горький.
— О Горикий! Великоплетно.
— Великолепно, — улыбнулся русский.
— О проститте. Плёхо знаю ваш язык.
— Совсем даже наоборот. Хорошо.
— Благодорю виас. Можино спросить?
— Да конечно, дон Воларро.
— Вы не всейгда носиили дорогой костьюм и зольётые запонки?
— Угадали.
— О ноу, ниет. Ни угадал. Знал. Вашьи руки.
— Что с ними?
— То же, что и с мойими. Руки… как ето? Месилка? Тесто месилка. Сила в руках!
— Тестомес?
— Да, да. Пиравильно. Те-сто-мес. Запомню.
— Родители умерли, когда мне было одиннадцать. Жил с дедом. Пришлось зарабатывать. Развил силу, да.
— Как странно. Всё как у миня. Нравится у ниас?
— Да, очень. Это морское спокойствие, небо до горизонта, страстные люди. Но хочу домой.
— Понимаю виас. Ладно, господин Горикий, мине пора. Рад был познакомитися. Хочию ещё раз пожат вашу руку.
— Проблем не будет? — сверкнув глазами, русский внимательно посмотрел на главаря каморры. Взгляды их скрестились да так, что лязг было слышно в кафе, а старый Каспер передёрнул плечами от пробежавших по позвоночнику мурашек.
— Ниет. Никаких. Просто недарузуменье. Прощиайте.
— А можно теперь мне спросить?
— Да. Конечно.
— Откуда вы знаете русский?
— Миего отца, совсем ребёнком, но уже участником революшен спиас русский врач Пи-ро-гов. Золотые руки. Ещё он спас нашего героя Гарибалди. Отиец говорил, что русские особие люди и язык мине пригодится. Был прав. Прощайте.

— Дядя, ну что?
— Дон Воларро, идиот.
— Простите, дон.
— Слушай меня внимательно, кретин. Сегодня же ты принесёшь Марии — девушке которую избил, двадцать пять тысяч лир…
— Но, дядя, это же моя выручка за месяц!
— Тридцать тысяч лир! И искренние… слышишь? Искренние извинения!
— Понял.
— Это не всё.
— Да дон.
— Сегодня поедешь в самую большую книжную лавку Неаполя и купишь книги русского писателя Максима Горького.
— Хорошо. Зачем?
— Зачем, зачем? Я почитаю, а ты русский учить будешь, кусок идиота.